"Классический" Гинденбург. В своих мемуарах фельдмаршал довольно простодушно признается, что не мог и представить себе ужасов современной войны для простого пехотница - в его время такого попросту не было (с этим - если заменить "его время" на "раньше" - можно поспорить, но не суть). Разумеется, в Центральных державах Гинденбург стал главным положительным героем (особенно с 1916 г.), но на Западе его рисовали совсем по другому... Например, вот так. Между тем, отношения с кайзером и Фалькенхайном становились хуже день ото дня. Для Гинденбурга этот процесс был связан с тяжелыми переживаниями - человек, в общем-то, абсолютно неконфликтный, он оказался захвачен влиянием Людендорфа, который в красках расписывал возможности, не реализованные из-за ограниченной стратегии верховного командования. Вскоре ситуация стала не вполне нормальной - Людендорф и его сторонники вели неприкрытую агитацию за снятие начальника Генерального штаба, а Фалькенхайн отвечал урезанием полномочий германского командования на Востоке. Гинденбург постоянно страдал из-за необходимости прикрывать ультимативные заявления своего начальника штаба, интеллект которого он искренне уважал. Немолодой фельдмаршал успокаивал нервы охотой в Беловежской пуще, предоставив своему агрессивному подчиненному полную свободу в его интригах против ставки. Он был не меньше Людендорфа разочарован 1915 годом. Его войскам дали вступить "в дело" лишь под конец наступления и хотя Гинденбургу удалось добиться ощутимых успехов, все это были победы не того калибра, на которые заслуженно мог бы претендовать германский полководец. Утешением могла служить лишь общенациональная слава, доставшаяся нашему герою. Нация нашла в нем выражение своих "национальных достоинств" - и действительно, основательный, спокойный и профессиональный Гинденбург выглядел как образцовый немец. Даже социал-демократы отдавали фельдмаршалу должное, критикуя Гинденбурга лишь за "слепую доверчивость" к своему помощнику, обладавшему неприятным даром отталкивать от себя буквально каждого. К 1916 году рейх совершенно "огинденбуржился" - фотокарточки, открытки и истории с "национальным героем" расходились на ура. В шутку он предложил выбить на его могиле слова - письма больше не принимаются. А вообще, фельдмаршал воспринимал свалившуюся на него известность спокойно, но с несомненным удовольствием - да и странно было бы ожидать другого. ... А время шло. В 1916 г., после провала под Верденом, австрийских неудач на Востоке и накануне блистательного вступления Румынии в Мировую войну, доверие общества к начальнику Генерального штаба упало до нижайшей точки. Его стратегия, старавшаяся "перепрыгнуть пропасть в два прыжка", оказалась неспособной привести к победе. Теперь уже все требовали либо отставки Фалькенхайна, либо назначения Гинденбурга командующим всем Восточным фронтом, включая и австро-венгерские войска. Кайзер не хотел расставаться с безукоризнено лояльным офицером, советам которого он всегда доверял, но теперь уже не выдерживали нервы у самого Фалькенхайна. Ощутив себя в полной изоляции, он подал в отставку после того как узнал о том, что кайзер ищет совета у своих "восточных паладинов". На его место был призван наш герой, естественно захвативший с собой и Людендорфа. Новый начальник Генерального штаба был настроен оптимистически - опыт побед на Востоке и повышение способствовали выработке определенного благодушия у пожилого человека. Тогда Гинденбург с трудом представлял себе ад, в котором находились германские солдаты Западного фронта - осознание насколько механизированная бойня во Франции и Бельгии отличалась от "старой доброй" войны на Востоке (по крайне мере, с 1914 по 1916 года) наступит ближе к концу 1916 года. Впрочем, Гинденбург достаточно быстро понял, что даже казалось бы уже обеспеченная Германии и ее союзникам "ничья" находится под вопросом. Образно выражаясь, немцам нужно было бежать еще быстрее для того, чтобы хотя бы оставаться на месте. Символом веры нового начальника Генерального штаба стала крепость нервов: мы все еще можем выстоять, убежденно повторял он. Для этого надо мобилизовать силы нации. Любые германские или союзные им (или нейтральные) мирные инициативы сходу отвергались торжествующими союзниками. Ответом на ожесточенную решимость Антанты стала т.н. программа Гинденбурга, которая должна была означать окончательный переход страны на военные рельсы и объединение усилий всего блока в одних руках. Фельдмаршалу удалось лишь последнее - к осени 1916 года было очевидным, что вопрос сосредоточения военных усилий Центральных держав в одних руках является вопросом выживания. Но все попытки установить в стране то, что Гинденбург и Людендорф называли "необходимостью военного времени", а их политические противники "диктатом верховного командования" в итоге полностью провалились. Германские парламентарии не дали себя в обиду. Вопреки всем домыслам, в 1916-1918 гг. в Германии не существовало военной диктатуры - Гинденбургу и Людендорфу это казалось дикостью, возможной лишь в карнавальных латиноамериканских странах. Зато им раз за разом удавалось навязывать кайзеру "своих канцлеров" - как правило, это были исполнительные чиновники, столь любезные сердцу Гинденбурга своей старомодностью и прусской неброскостью. Людендорфа же они устраивали тем, что не мешались у него под ногами. В Германии установился военный социализм - плановая экономика. ... Наиболее очевидные кризисы 1916 года разрешились к его концу: наступления врага на Западе и Востоке были отбиты, а Фалькенхайн и Макензен завоевали Румынию. Старый воин в очередной раз подарил немцам чудо. Гинденбург окончательно становится общегерманским символом. Оставался один только вопрос - как закончить эту войну? Людендорф, с его всегдашней агрессивностью, настраивал своего шефа в соответствующем духе: помимо "изменений на Востоке", Германия должна была исправить "невыгодную конфигурацию границ" на Западе. Речь, разумеется не шла о глобальном переделе европейских границ, но "требования военных", транслируемые Гинденбургом, постоянно подвергались критике в рейхстаге. В тоже время сам фельдмаршал относился к идеям пангерманцев скептически, несколько раз заявив, что для Германии идеальным вариантом было бы остаться "при своих" - никакие территориальные приращения в Европе ей не нужны. Как и всегда, он изливал душу в подробных письмах жене - "старый добрый Цеппелин требует, чтобы я захватил Брест, Гибралтар и Мальту... пангерманцы... чуть ли не требуют присоединить Цейлон к Брауншвейгу и выставить Мону Лизу в Берлинском цейхгаузе... часто не знаешь, смеяться или плакать из-за той чуши, на которую готовы решиться “немецкие мужи” за пивным столом". Разумеется, при этом он вполне соглашался с образованием новых (и прогерманских) государств на Востоке или необходимости единого экономического европейского пространства, столь выгодного для немцев. В итоге, даже столь неопределенные разговоры о "территориальных приращениях" на Западе сильно повредили Германии. Для Антанты это стало прекрасным козырем, позволившим заретушировать тот очевидный факт, что именно этот "мирный союз" подготовился и напал на Центральные Державы, заранее распределив добычу. Пропаганда союзников во всю использовала "зловещие планы Берлина": с самого начала войны выходили карты будущих завоеваний, якобы найденные в кармане очередного "убитого германского офицера". В 1917 году американцы выпустили карту мира, из которой следовало, что кайзер желает захватить не только Индию, но и Бразилию. Все это было ложью на уровне "распятых бельгийских монашек", но разговоры об "исправлении бельгийской границы", инспирированные Людендорфом смущали германский рейхстаг. Другим "спорным решением" было настойчивое желание военных развязать против Англии "подводный террор", то есть с опозданием на три года ответить Лондону на морскую блокаду Центральных Держав. Как правило, настойчивость Гинденбурга и Людендорфа в этом вопросе подается исключительно в негативном ключе, но у них были свои аргументы. США уже и без того фактически перевели работу своей промышленности на нужды Антанты, так что опасаться вступления в войну "великой демократии", считали в германской ставке, не стоит. Да и американцы попросту не успеют развернуть из своей стотысячной армии мирного времени что-то значимое. Их "армия" забуксовала в боях с мексиканскими бандитами, так что Западному фронту опасаться нечего. Разумеется, когда вскоре США развернули в Европе миллионную группировку под командованием именно того "забуксовавшего в Мексике" генерала, недооценка сил американцев стала очевидностью, но что было делать в начале 1917 года Гинденбургу? Английская блокада нарушала все довоенные соглашения, Лондон скреплял Антанту и никакой возможности нанести ущерб этому спруту у немцев уже не оставалось. Кроме надежды на то, что храбрые экипажи уботов заставят англичан "задуматься". Для Гинденбурга вопрос британской блокады стоял еще и в моральной плоскости... хотя он мог бы вспомнить об осаде Парижа в 1870-71 годах. Мысля по-военному, фельдмаршал считал любые "колебания" невозможными. Выбор был сделан. ... Фельдмаршал, в полку которого в свое время служило немало поляков, разделял энтузиазм своего первого помощника, сумевшего к ноябрю 1916 года добиться провозглашения Польского королевства. Но польских дивизий немцы не так и не получили: поляки предпочли дожидаться исхода схватки без лишней суеты. Дети, ветераны, раненые. Редкий отдых в кругу семьи (с женой, дочкой, зятем и какой-то родственницей справа). 1917 г., фельдмаршалу стукнуло 70-т лет. Вот так он выглядел, если бы служил не Гогенцоллернам, а Габсбургам. Фельдмаршал фон Гинденбург на войне... среди генералов, адмиралов, официантов и кайзера